— Рэнди! Проснись! Рэнди? Рэнди? Рэнди?

Не спуская малыша с рук, она поднялась и побежала назад покоридору. Халат сваливался с одного плеча. На кухне в пятне утреннего солнцастоял неубранный высокий стульчик с полочкой, усыпанной крошками от вчерашнегоужина Рэнди. Она втиснула мальчика туда. Голова Рэнди упала на грудь, малышзаскользил на бок со страшной, не оставляющей надежды медлительностью и,скособочившись, привалился к высокому подлокотнику.

— Рэнди? — сказала Сэнди, улыбаясь, выкатив глаза, похожиена голубые мраморные шарики с изъяном, и похлопала малыша по щекам. —Просыпайся, Рэнди, ну-ка. Кушать, Рэнди. Хочешь ням-ням? Пожалуйста, о Господи,пожалуйста…

Она круто обернулась, рывком распахнула один из шкафчиковнад плитой, запустила в него руку, порылась, и наружу посыпались: рис «Чекс»,банка равиоли, бутылка масла «Вессон». Бутылка разлетелась вдребезги, заливгустой жидкостью плиту и пол. Сэнди нашла маленькую банку шоколадно-молочногокрема, а из сушилки выхватила пластиковую ложечку.

— Смотри, Рэнди. Твой любимый! Проснись, посмотри, какойвкусный крем. Шока, Рэнди. Шока, шока. — В глазах у Сэнди потемнело отнахлынувшей ярости и ужаса.

— Проснись! — заорала она, и прозрачную кожу лба и щечекРэнди усеяли бисеринки ее слюны. — Проснись, проснись ради Бога гаденышмаленький! ПРОСНИСЬ!

Она стащила с баночки крышку и набрала в ложку немногошоколадно-молочного крема. Рука, уже знающая правду, тряслась так, что почтивсе расплескала. Остатки Сэнди впихнула в маленький вялый ротик, и на полочкусо страшным хлюпаньем упало еще несколько капель. Ложечка звякнула о зубымалыша.

— Рэнди, — взмолилась она. — Перестань дурачить мамку.

Протянув свободную руку, она согнутым пальцем открыласынишке рот и втолкнула туда остатки крема.

— Во-от, — проговорила Сэнди Макдугалл. Ее губы тронулаулыбка, неописуемая в своей безумной надежде. Сэнди устроилась на кухоннойтабуретке, медленно, мышца за мышцей, расслабляясь. Теперь все будет хорошо.Теперь Рэнди поймет, что мама любит его по-прежнему, и прекратит свои жестокиепроделки.

— Вкусно? — пробормотала она. — Вкусно, Рэнди? Ну, улыбнисьмамочке. Кто у мамки холосый мальчик, кто ей улыбнется?

Протянув дрожащие пальцы, она подтолкнула уголки рта Рэндикверху. Шлеп. Шоколад вылился на полочку. Сэнди зашлась криком.

3

Субботним утром Тони Глик проснулся оттого, что его жена,Марджори, упала в гостиной.

— Марджи? — позвал он, спуская ноги на пол. — Мардж?

После долгой-долгой паузы она ответила:

— Со мной все в порядке, Тони.

Тони сидел на краю кровати, бессмысленно глядя себе подноги. На нем были только полосатые пижамные штаны на шнурке, концы которогосвисали между ног. Густые черные волосы, которые унаследовали оба сына Тони,были всклокочены. Все думали, что в Тони есть еврейская кровь, и ему частоприходило в голову, что людей сбивают с толку именно эти волосы, волосы даго.Фамилия его дедушки была Гликуччи. Когда кто-то сказал дедуле, что в Америкежить проще, если фамилия у тебя американская, что-нибудь звонкое и короткое,тот официально сменил ее на Глик, не отдавая себе отчета, что на самом делеменяет принадлежность к одному меньшинству на появление другого. Тело у ТониГлика было широкое, смуглое, с мощными буграми мышц. Лицо сохраняло изумленноевыражение человека, которого пинком выбросили из бара, когда он собирался уйтисам.

Он взял на работе освобождение, и прошлую рабочую неделюмного спал. Во сне то, что мучило Тони, исчезало. Снов он не видел. Ложился всемь тридцать, вставал в десять утра и в два часа дня укладывался вздремнуть дотрех часов. Время, прожитое Тони с той сцены, какую он устроил на похоронахДэнни, до сегодняшнего солнечного субботнего утра (без малого неделя) казалосьокутанным дымкой и совершенно нереальным. Соседи все несли и несли еду. Овощноерагу, консервы, печенье и пирожки. Марджи сказала, что понятия не имеет, кудавсе это девать. Обоим не хотелось есть. В среду вечером Тони попытался занятьсяс женой любовью, и оба расплакались.

Марджи выглядела очень плохо. Сама она управлялась с ситуацией,отдраивая дом от чердака до подвала, и делала это с маниакальным рвением, неоставляющим места никаким другим мыслям. День-деньской гремели ведра и завывалпылесос, а в воздухе постоянно висел резкий запах нашатыря с лизолом. Всеигрушки и всю одежду Марджори аккуратно упаковала в картонные коробки и отнеслав Армию спасения и универмаг «Гудвилл». Когда в четверг утром Тони вышел изспальни, все эти картонки выстроились в ряд под входной дверью, каждая саккуратной наклейкой. Ничего страшнее этих немых картонок ему видеть неприходилось. Все ковры Марджори вытащила на задний двор, развесила на бельевыхверевках и немилосердно выколотила пыль. Несмотря на то, что Тони плоховоспринимал окружающее, он заметил, как побледнела жена с прошлого вторника илисреды — даже губы, кажется, утратили свой естественный цвет. Под глазами легликоричневые тени.

Все это пронеслось у Глика в голове куда быстрее, чем длилсянаш пересказ, и он уже был на грани того, чтобы снова завалиться в постель, нотут Марджори опять упала и не ответила на оклик Тони.

Он поднялся и прошлепал в гостиную. Там он увидел лежащую наполу жену, которая неглубоко дышала, не отрывая затуманенных глаз от потолка.Она занималась перестановкой мебели в гостиной, так что все было сдвинуто с мести комната приобрела странный разъединенный вид.

Что бы ни было не в порядке с Марджори, за ночь ей сталохуже. Она выглядела так скверно, что сонную пелену Тони словно прорезали острымножом. Марджори еще не переодевалась, и разошедшийся до середины бедер халатоткрыл мраморно-белые ноги. Весь загар, которым она покрылась за летнюю поездкуна отдых, сошел. Рот судорожно хватал воздух, словно легкие Марджори не моглиполучить его вдоволь. Тони заметил, как странно выдаются у нее зубы, но ничегооб этом не подумал —могло быть виновато освещение.

— Марджи? Милая...

Она попыталась ответить, но не сумела, и Тони пронизалнеподдельный страх. Он встал, чтобы позвонить врачу, повернулся к телефону, итут жена сказала:

— Нет… Нет. — Резко хватая воздух, Марджори повторила словодважды, с трудом села, и ее хриплое дыхание заполнило весь молчащий, залитыйсолнцем дом. — Оттащи меня… помоги… солнце такое горячее…

Тони подошел к ней и поднял, потрясенный легкостью своейноши. Казалось, женщина весит не больше вязанки хвороста.

— … на диван…

Он уложил ее на диван, оперев спиной на подлокотник.Марджори оказалась за пределами солнечного квадрата, падавшего из окна наковер, и ей как будто бы стало немного легче дышать. Она на секунду прикрылаглаза. Тони опять поразился белизне и гладкости зубов, создававшим контраст сгубами, и испытал неодолимое желание поцеловать жену.